Авторская терминология:

Мужик, мальчик, парень, мальчишка, девочка, товарищ — человек с приписанным при рождении мужским полом в возрасте от 18 до 45 лет.

Подруга — близкий человек с приписанным при рождении мужским либо женским полом.

«Это правда, что у тебя в Киеве есть секс? Все в московских гостиных судачат только об этом», — пишет мне спустя три месяца моего пребывания в Киеве бежавшая в Варшаву от уголовного преследования беларусских властей подруга и коллега Глеб Семёнова. Обмениваемся десятком шуток и подъёбов, затем Глеб интересуется уже почти серьезно: «Расскажи, а с чего вдруг люди стали тебя хотеть? В ЛГБТ-сообществе отменили трансфобию? Или в чём твоя магия?» Подруга иронизирует (и, будем честны, в реальности использует более жёсткую лексику): ни я, ни Глеб не идентифицируем себя как трансгендерные персоны, что не мешает иногда далёким от базовых гендерных познаний мужикам с лёгкостью причислять нас к таковым, основываясь на их представлениях о том, как должен выглядеть мужчина.

Глеб неспроста задаёт этот вопрос, потому что для него отсутствие секса на почве тех самых вышеупомянутых представлений — это такая же, как и для меня, травма. Но для меня действительно многое изменилось в Киеве. И я отвечаю Глебу, что сейчас уже пару месяцев провожу исследование этого загадочного для меня феномена и пишу об этом текст (который вы сейчас читаете). Но давайте обо всём по порядку.

Но было и кое-что интересное и приятное в новых обстоятельствах моей жизни, вводившее меня в абсолютное недоумение. Мои входящие сообщения в хорнете. С первого дня моего пребывания в Киеве я не понимал, что происходит. Во-первых, абсолютно точно ни в одной стране мира я не встречал такого количества симпатичных мне парней. Во-вторых, это ещё более точная информация, ни в одной стране мира я не получал от них столько внимания.

У меня создавалось ощущение, что Киев по необъяснимым причинам является какой-то серой зоной, куда не проникла правящая во всём мире гомонормативность. Как будто город накрыт куполом, через который сюда не дошла информация, что такие ребята, как я, по международным гомонормативным стандартам и соглашениям не должны нравиться таким ребятам, которые мне пишут. При этом сами эти парни выглядели как нельзя более этим стандартам соответствующими. Стрижечки, шмоточки, ракурсы, позы, общий не агрессивный, но намекающий на некую эксклюзивность вайб — всё было как по ГОСТу, у всех одинаковое, как и в остальном мире.

Я говорю про особый типаж мальчиков, к которому, среди прочих, питаю особенную слабость, хотя идеологически мы находимся скорее на противоположных позициях. Это ребята с типичной конвенционально красивой внешностью либо пытающиеся создать её иллюзию, берущие за основу для подражания самые популярные мужские ролевые модели, вроде мальчиков из бойз-бэндов или общепризнанных героев секс-символов. Как правило, такие мальчики нравятся только друг другу и образуют пары, в которых иногда сложно понять, что эти люди не близнецы и даже не родственники.

Получая всё новые и новые сообщения от таких ребят, первое время я всерьёз полагал, что надо мной стебутся, но когда количество собеседников-красавчиков перевалило за второй-третий десяток, я перестал подозревать их в общем сговоре и попробовал начать их как-то структурировать.

Их было так много и каждый из них казался мне таким неожиданным, забавным и исключительным подарком судьбы, что я действительно начал их сортировать, распределять по спискам, расставлять в порядке приоритетности, чтобы никого не забыть и чтобы было проще ориентироваться в тот самый день, когда я окрепну, почувствую себя живым и тогда уж побалую себя такой диковинкой, как секс с человеком, который мне нравится. На тот момент я ещё не понимал, что именно этим Киев и задумал отвлечь меня от ужаса, из которого я приехал, и сгладить переживание тогда ещё мной не осознаваемой эмиграции.

Мои первые реальные контакты с мужиками начались в клубах. На протяжении недели я каждый день ходил в магазин, а в субботу ночью я ходил в клуб — так создавалась ощущение проживания обычной жизни, включающей занятие бытовыми заботами и отдых по выходным. Воскресный поход в магазин я всегда пропускал, потому что предпочитал не покидать вечеринки до того момента, пока не начнут выгонять ссаными тряпками, ближе к вечеру воскресенья. Именно в клубе я впервые увидел обратную сторону, прочувствовал преимущества своего одиночества.

В Минске я был очень тесно связан с клубной средой, особенно последние пару лет, когда стал активно играть на вечеринках и проводить с подругой собственные квир-шабаши. Это обязывало меня лишь ещё больше укреплять свой образ небинарной шебутной ведьмы из магазина приколов и веселить народ постукиванием каблучков.

Вместе с тем вокруг появлялось всё больше и больше симпатичных мальчишек, мы развлекались, они сверкали своими красивыми обнажёнными телами в толпе, иногда забирались на стол с аппаратурой во время моих сэтов, иногда с него падали. Многие из них порой обнимали меня на курилке и говорили, что это был лучший сэт в их жизни / на этой вечеринке / в этом месяце / за последние девятнадцать лет, а сам я самый-самый-самый человек дорогой, самый нежный, самый родной. Мы чирикали о том о сём, танцевали, пили, смеялись с шуток друг друга. Потом эти мальчики, как правило, распределялись по парам между собой и уезжали друг с другом ебаться. Они действительно относились ко мне с некой любовью и иногда даже восхищением, но я всегда оставался для них хоть и воодушевляющим, но исключительно образом, шальной императрицей, с которой можно весело и с ветерком прокатиться в мусорном баке под резиденцией президента, но ничего более (точнее — ничего менее).

Я понимал, что небинарная ведьма в мусорном баке — это для многих не самый сексуально притягательный образ, но я не понимал, почему с теми, кто неплохо знаком со мной в других контекстах, без всякой публичной gender-trouble атрибутики, мы не ебёмся? Но к этому вопросу мы вернёмся чуть позже.

Так вот, в Киеве я входил в клуб как чистый лист. За исключением очень немногочисленных знакомых, я не знал никого, и меня не знал никто. Всё, что обо мне знали, это то, как выглядит моё тело, моё лицо, какая на мне одежда в данный конкретный момент времени, больше ничего. Каждый видел меня по-своему, но только здесь и сейчас. Никакого шлейфа из пародий на Ксению Собчак, отрезанных свиных голов и голой жопы на площади государственного флага. Я очень ценю свой публичный образ, его политический посыл и связанный с этим символический капитал. Но в тот момент мне казалось, что чувство свободы, которым было наполнено всё, что я делал до этого, не сравнится с тем чувством свободы, которое я испытываю сейчас, когда всего этого как бы не существует.

Я одевался весьма скромно, чтобы не привлекать к себе внимание того рода, какое привык привлекать в подобной среде. Тем не менее, будучи абсолютно новым человеком в тусовке, где все друг за другом систематически наблюдают, я ловил на себе взгляды. И это были не привычные мне взгляды праздничного восторга, неприкрытого отвращения или просто желания набить мне ебало. В этих взглядах, мужских взглядах, был лишь интерес ко мне как к мужскому телу, как к новому мужскому телу. На меня смотрели исключительно как на свежее мясо,и я ловил небывалый кайф быть, наконец, просто куском свежего мяса. С непривычки от этих сканирующих взглядов я порой начинал волноваться так сильно, что хотелось сбежать. И я сбегал. В дарк-рум.

Минские мужики за последние годы недурно искалечили моё восприятие себя как сексуального объекта. Когда-то довольно давно у меня была проблема: я очень долго хотел, но не мог влюбиться, влюбиться в самом дешёвом, инфантильном варианте. В то время я годами обходился без секса, особенно на этот счёт не задумываясь и мысля вообще другими категориями, типа чувствовать чувства, любить любовной любовью… В какой-то момент, окончательно разуверовав в возможность сильной симпатии и эмоциональной привязки к человеку, мне кажется, я бессознательно заменил поиск романтических отношений такого рода на поиск более широкого и вместе с тем отстранённого публичного внимания, а от интимных отношений решил оставить только секс, как наиболее доступный вариант периодически ощущать межличностную близость. Но не тут то было.

Мужики, к которым я испытывал сексуальный интерес, шарахались от меня как от огня. Я не представал перед ними в своих лучших вечерних платьях (так как это никогда не было атрибутом моей сексуальной жизни, а всегда являлось публичным политическим жестом), но моих длинных волос им хватало для чётких и безапелляционных отказов в постельных утехах.

Данные обстоятельства даже вынудили меня создать для хорнета отдельный, более маскулинный образ. Я специально подбирал для него максимально базовую мужскую одежду и фотографировался в позах, в которых обычно фотографируются мужики, дабы представить своё тело в лучшем свете. Этот образ мало чем отличался от меня в обычной жизни, но был сконструирован так, чтобы невозможно было сказать по фото ничего о моем бэкграунде, а все пугающие потенциальных любовников триггеры, типа длинных волос, были тщательно скрыты.

У меня было чувство, что я играю с идиотами, и сам я чувствовал себя идиотом, но через обиду и отчаяние я осознанно принял заведомо зашоренные и унижающие меня правила. Все эти несложные, но всё же трюки с позированием, сам факт моих попыток под что-то мимикрировать, изобретение маркетинговых стратегий, будто я пытаюсь всучить никому не нужное говно и преподношу его в выгодном свете, разумеется, привели меня к куче комплексов и полному отсутствию ощущения своей сексуальной привлекательности.

Поэтому когда в Киеве я впервые приблизился к дарк-руму, мне было очень страшно, я очень боялся быть отвергнутым. Я вспоминал себя в более ранние годы, свои первые поездки в Европу, насколько уверенно я себя чувствовал в подобных ситуациях, и многое, что я тогда делал, сейчас, спустя время, когда я стоял в киевском клубе перед дарк-румом, казалось мне просто сумасшествием. Сейчас был только панический страх отвержения. Кажется, что если я до кого-то дотронусь и он не дотронется до меня в ответ, я просто испарюсь от стыда, я не смогу даже выйти оттуда, я просто перестану физически существовать.

Но поводов для этого не было. Дарк-рум, как и остальной Киев, жил по тем же фантастическим правилам, и в применении моих навыков мимикрии не было необходимости. Поначалу каждый контакт казался мне случайным и наверняка последним. У меня снова возникало чувство, что я обманываю людей, мне казалось, что всё это со мной происходит только потому, что в темноте люди не видят, что я им не подхожу (мне сейчас очень смешно от этой мысли, и я помню, что даже тогда она настолько меня забавляла абсурдностью того, насколько я отрицаю собственную привлекательность, что я мог во время процесса совершенно некстати вслух засмеяться, но это немного меня расслабляло, чего не скажешь о моих любовниках).

Я как будто наконец получил специальный пропуск к телам, доступа к которым у меня раньше не было и которые я мог разглядывать только в витринах. Я не понимал, что их привлекает во мне, но в какой-то момент я дал себе разрешение перестать наконец искать во всём подвох.

С кем-то из анонимных любовников мы решали продолжить общение вне стен дарк-рума. Выйдя на свет, я убеждался, что их выбор в отношении меня был сделан не по случайности или ошибке. Заодно проверял, не сошёл ли я сам с ума и не кидаюсь ли с голодухи на каждого встречного. Не могу сказать, что мне нужен был секс как таковой, главной мотивацией было всё же компенсировать негативный опыт, накопившийся за последние годы в Минске, и вернуть ощущение собственной сексуальной привлекательности.

Каждый раз, возвращаясь домой из клуба, я рассказывал друзьям, что не понимаю, что происходит и почему я получаю абсолютно всё, что хочу. Но за довольно короткий срок ракурс наших разговоров сменился на «почему я не получал этого раньше», так как я перестал воспринимать своё тело как набор вещей, которые могут отталкивать, и стал видеть его в первую очередь как набор того, что может привлекать.